Ему показалось, что Марию прямо-таки подбросило от ужаса, но он отложил на потом выяснение вопроса — почему.

— Нет, баас, но в ящичке за окном кое-что осталось. Можно будет…

— Который час?

— Семь.

— Бегите к ван Мелле. Там еще открыто. Возьмите котлету из вырезки…

На лестнице от столкнулся со свояченицей. Все прошло так же, как с Марией, разве что Марту подбросило не так сильно.

— Что вы собираетесь делать?

— Спустить вниз кровать.

— Вы полагаете, что обязательно должны это делать в одиночку?

Она помогла ему. Это была кровать из большой спальни, та, на которой всегда спала Тереса. Стойки перетащил Терлинк. Матрас он перенес вместе с Мартой.

— Вы знаете, где лежат простыни?

Вернулась Мария, и Терлинк, дождавшись, пока она при нем зажарит котлету, отнес, как обычно, еду Эмилии, которая совершенно одурела от шума, поднявшегося в доме. Она так перепугалась, что долго не подпускала к себе отца. Он поставил поднос на ночной столик и, пятясь, вышел, чтобы не напугать ее еще больше.

— Кто обеспечивает свечи? — спросил он Стевенса, только что появившегося в сопровождении угловатого парня.

— Обычно сам клиент.

— Мария, сбегайте к причетнику Святой Валбюрги. Возьмите у него свечей…

Мария еще не успела даже присесть.

— Сдается, я живу в сумасшедшем доме! — всхлипнула она, выскочив в коридор. — Посылать за свечами в такой час!

И она вернулась, чтобы с плачем осведомиться:

— Брать желтые или белые?

— Йорис! — с упреком проронила Марта.

— Предпочитаете, чтобы это сделали чужие?

Она боялась поднять на зятя глаза. Он сам обмыл покойницу, подняв тело, направился с ним к двери и пошел по лестнице, стараясь не задеть ношей о стены.

Он подумал обо всем.

— Принесите гребенку.

Непокорные волосы Тересы выбились из-под чепца, так что казалось, будто они свисают.

— Йорис!

Можно было подумать, что Марта боится зятя, его спокойствия, его хладнокровия. Он не забывал даже такие мелочи, о которых не вспомнил никто.

— У нес есть еще один оловянный канделябр, он должен быть в корзине на лестничной площадке… Мария, сходите поищите.

Что касается букса, то по веточке его стояло в изголовье каждой постели в доме. Терлинк же выбрал оловянную чашу для святой воды.

— Вам надо бы перекусить, Йорис. Да, пожалуй, и рюмочка спиртного не помешает.

Он ответил лишь вопросительным взглядом: зачем?

Понадобились еще столик и поднос для визитных карточек. Время от времени, делая что-нибудь, Терлинк внезапно останавливался и прислушивался.

По площади кто-то шел, направляясь в «Старую каланчу» и на мгновение замедляя шаг перед домом.

— Завтра вы. Марта, сходите в газету и дадите траурное извещение.

В дверях возникла Мария:

— Если никто не будет есть, я уберу со стола.

— Через минуту мы сядем за стол, — обещал Терлинк. — Что сегодня на обед?

Не забыл ли он чего-нибудь? Да, четки. Терлинк сходил за ними в спальню, вложил их в восковые пальцы покойницы.

— Завтра утром надо послать машину за моей матерью. Только бы она не ушла на рынок… Идемте, Марта. Теперь мы можем поесть.

Он вошел в столовую, загроможденную мебелью из кабинета, тщательно притворил дверь, развернул салфетку.

И так как Марта, не в силах больше сдерживаться, разразилась наконец рыданиями, Терлинк с упреком посмотрел на нее:

— И что там Мария возится? По-моему, все уже целый час готово, а она…

Он поднялся, вошел в кухню, увидел, как закрылась дверь кладовки, и распахнул ее.

— Послушайте, баас… — вскрикнула служанка.

Терлинк остановился. В полутьме комнаты, освещенной только отблесками из кухни, он узнал Альберта, стоявшего в жалкой и в то же время враждебной позе, Альберта в штатском, с глазами, лихорадочными, как у Жефа Клааса в тот вечер, когда…

— Я сказала, баас, что он не прав, что лучше бы он…

Его это больше не интересовало. Он молча повернулся к ней спиной:

— Подавайте, Мария.

Марта непрерывно сморкалась. Терлинк ел суп, слыша, как Мария ходит взад и вперед. Когда она вошла, чтобы переменить тарелки, он спросил:

— Ему нужны деньги, чтобы перейти границу?

Мария не ответила. Она плакала, роняя слезы куда попало.

— Мой бумажник в черном костюме. Возьмите и дайте ему тысячу франков.

Терлинк досидел за столом до конца обеда, съел сыр, салат, десерт.

Марта, не выдержав, поднялась к себе.

Оставшись один, он отворил превращенный в часовню кабинет и сел на один из стульев, оставленных там, потому что они были из черного дерева.

В доме долго не засыпали. Много раз звучал перезвон на башне ратуши, после чего тишина становилась еще Гюлее глубокой, а пустота еще более пустой; наконец у Кеса с грохотом упали железные жалюзи, во всех направлениях зазвучали удаляющиеся шаги и обрывки разговоров, слышных сейчас за двести — триста метров.

Когда Марта робко приоткрыла дверь и отважилась бросить взгляд, такой же как у всех ближних Терлинка — беглый, словно готовый вернуться назад, Йорис по-прежнему сидел на том же месте около мертвой жены, урожденной Бэнст, чей катафалк будет выситься в церкви над плитой с уже высеченной на ней фамилией Бэнст, плитой, на которую Тереса опускалась тысячу раз, когда, придя к заутрене, обедне или вечерне, преклоняла колени, прежде чем направиться к своей скамье.

— Ложились бы вы, Йорис!

Но человек, повернувший к ней голову, был так серьезен, так тих, так безмятежен, что она не осмелилась настаивать, преклонила колени на молитвенной скамеечке, перекрестилась и замерла, закрыв лицо руками.

Глава 7

В день похорон какая-то добрая женщина проронила:

— Он стал ниже сантиметров на десять самое малое.

И в задних рядах скамей, где толпился простой народ, кто-то заметил:

— Да он на мужа собственной матери тянет!

Когда настал момент пройти мимо Терлинка и пожать ему руку, собравшимся стало страшно, потому что в церкви присутствовал Леонард ван Хамме, со вчерашнего дня исполнявший обязанности бургомистра и ожидавший утверждения в должности.

Г-н Команс и адвокат Мелебек стояли позади него. Чтобы придать процессии более официальный характер, они пропустили вперед сенатора де Гроте.

— … искренние соболезнования… — бормотали, проходя, люди.

Они кланялись Марте, которую трудно было разглядеть под вуалью, затем покойнице, такой маленькой в своем гробу, наконец, Бэнстам-родственникам, которых никто не знал.

Только Терлинк думал о чем-то другом и на кладбище то и дело осматривался вокруг, словно следил за полетом птицы или разглядывал листву на деревьях.

Леонард ван Хамме прошел мимо, как и все остальные. Как и всем остальным, Йорис пожал ему руку и при этом, как делал всякий раз, слегка наклонил голову.

Королевский прокурор выждал несколько дней, после чего перед домом Терлинка остановился автомобиль, из которого вылезли пять человек.

Доктор Постюмес подоспел пешком.

Терлинк поднялся наверх вместе с ними, ведя себя вполне благоразумно, настолько благоразумно, что, несмотря на свой усталый вид, все-таки еще внушал приезжим страх.

— Постарайтесь не слишком возбуждать ее, — посоветовал он.

Затем отпер дверь, ничем не показав, что слышит ахи и охи вошедших.

Равно как и разговоры, вроде вот такого:

— Это еще что? — осведомился молодой судебный следователь, указывая на свой палец, которым он провел по матрасу.

— Фекальная масса, — пояснил Постюмес.

— И сколько ей дней?

— Пять-шесть.

— Неужели эти пролежни ни разу не обрабатывались?

Чиновники шныряли по комнате, проверили надежность решетки, которой Терлинк забрал чердачное окно. Затем позвали Марию, и та поднялась к ним, обеими руками придерживая юбки.

— Эта дверь всегда заперта? У кого ключ от нее?

— У бааса.

Иногда при взгляде на Терлинка у них создавалось неприятное впечатление, будто он улыбается.